Изгой

3 сентября – важнейшая дата в мировой истории
A- A+
3 сентября – важнейшая дата в мировой истории. В этот день 71 год назад закончилась Вторая мировая война – самая кровопролитная война за всю историю человечества, унесшая более 50 миллионов человеческих жизней. Все меньше и меньше остается  живых участников и свидетелей этой кровавой мясорубки. Время берет свое.

О трагической судьбе одного из участников войны – этот рассказ.

Сергей приехал в соседний областной центр в командировку, заранее решив навестить свою тетку, с которой виделся раньше только один раз, будучи еще ребенком. Мать ушла из жизни недавно, и Сергей, как бы в память о ней, решил встретиться с тетей Аней. Мать всегда уважала и жалела ее за несчастную долю. Тетка потеряла на войне мужа, с которым прожила всего полгода. Детей нажить они не успели, с тех пор так и жила бобылкой. Тетя Аня была добрым, душевным человеком. О ней у Сергея сохранились самые светлые воспоминания… 

Сергей выяснил в адресном столе, где живет тетя Аня, и отправился к ней в гости. Она жила в небольшом шахтерском поселке, в двадцати километрах от города, в маленьком собственном домике, построенном, как оказалось, ею своими руками из попавшегося под руки материала, в основном из шпал, отслуживших свой век в шахте. Тетка была простой работягой, но жизнь ее многому научила.

После нахлынувшей у обоих радости от встречи начали накрывать на стол. Тут дверь распахнулась, и в дом зашел спиной вперед, словно толкал дверь задом, небольшой человечек в замызганной телогрейке, серой изношенной шапке и кирзовых сапогах. Увидев в доме незнакомого человека, вошедший как бы оторопел и замер у входа, переводя глаза с тети Ани, хлопотавшей у стола, на Сергея. 

– Ваня, чего остановился? Проходи, раздевайся, знакомься – это сын моей двоюродной сестры. Значит, он теперь и твой племянник.

Сергею она объяснила:

– Это муж мой. Недавно сошлись. Его сюда на поселение прислали. Сейчас для таких амнистия вышла, а ему ехать некуда. Вот к себе и пустила. Пусть живет. Вдвоем не скучно, и помощь может оказать, если понадобится. 

На мужа пришедший явно не тянул. Сергей отметил это сразу. Он тихо сказал: «Здравствуйте», суетливо разделся и, не подав руки по случаю знакомства с новым родственником, присел у стола на краешек табуретки. Вид при этом у него был такой, словно он попал в дом к своим незнакомым ранее родственникам, а не Сергей к ним.
–  Вы не из органов? – наконец произнес он.

– Нет, – усмехнулся Сергей. – К милиции никакого отношения не имею.

– Я не о милиции, – до шепота понизив голос, сказал Ваня. – Я о тех…

Он задрал вверх голову и закатил глаза.

– О чем ты говоришь, Ваня? – закричала из  кухни тетя Аня. – Говорю тебе:  это мой племянник Сережа. В газете работает корреспондентом. Приехал сюда в командировку.

После ее слов Ваня некоторое время сидел в задумчивости. Сергей не решался прервать молчание. Тетка на кухне гремела посудой. Потом Ваня нерешительно, словно для себя одного, сказал:

– Из органов иногда тоже специально подсылают, чтобы проверить…

– Тебя-то чего проверять? Ты и так уже на сто рядов проверенный, пробы ставить некуда. А все боишься… – сказала тетка.

…А потом за накрытым столом пили брагу, которую наливали в стаканы из зеленой пятилитровой бутыли. Лысина у Вани покраснела, в глазах появились огоньки, он стал менее скованным и даже заулыбался. Тетка все время его подбадривала: подливала в стакан, прижималась к нему своими телесами и постоянно старалась втянуть в разговор.

– Ваня, а расскажи-ка ты нам о себе. Сережа ведь должен знать, что за новый родственник у него появился. И я еще раз послушаю, за тебя погорюю.

Она положила его голову на свою широкую грудь. Глаза у Ивана увлажнились, перестали затравленно бегать, напряжение исчезло, и он стал походить на младенца, который совсем недавно безутешно плакал и успокоился лишь на руках у матери, получив свою порцию грудного молока. Долго его уговаривать не пришлось.

– Сам я из-под Вятки, – начал он. – Когда война началась, меня в армию призвали. Но служил недолго. В начале сорок второго года в плен под Волховом попал. Тогда целая армия в окружении оказалась. У нас в роте всех командиров поубивало. В других ротах та же картина. Стрельба идет со всех сторон. Мы в низине оказались, окопов нарыть не успели, да и нечем. В основном за кустами сидим, а немец сверху из автоматов чешет. Погибших вокруг сотни. Раненых еще больше. Кричат многие, помощи просят. А кто поможет?.. Что делать, никто не знает. 

В тот момент им владел только страх. Это был комок, который трепыхался в груди и не давал дышать. Кто-то по радио начал громко кричать приказ: «Прекратить огонь. Сложить оружие. Сдаться в плен». Говорили по-русски. Назвали фамилию какого-то командира, который отдал приказ. Стрельба стихла. Через некоторое время из-за кустов начали подниматься солдаты. Выходили с поднятыми руками. Один, другой, потом еще и еще… Поднялся и Ваня, бросив перед собой винтовку. Никто не хотел умирать…

– Держали нас сначала тут же. Лагерь построили, столбы поставили, колючкой огородили. Мы несколько дней убитых в кучу собирали и закапывали. А до того они тут же между нами лежали. Хорошо, что тепла не было, иначе задохлись бы от запаха. Но многие и так поумирали. Кто серьезно ранен был, долго не протянул. Медицинской помощи им никто не оказывал.

Замолк Ваня надолго, видно, перебирал в памяти давно прошедшие события. 

– С кормежкой было очень худо. Понятное дело, немца этот вопрос не интересовал. Когда пленных набралось несколько сотен, погнали к железной дороге, погрузили в эшелон и отправили, опять же неизвестно куда. Останавливались где-то по дороге, загружались новыми пленными и снова ехали. Наконец оказались в Белоруссии. Там надолго задержались. Хорошо, что не под открытым небом пришлось жить. Хоть и тепло еще, осень только начинается, а все равно под крышей и на досках ночевать лучше, чем на голой земле. Раньше привезут в лагерь сырой картошки или свеклы, вывалят на землю – «Жрите!». Все кидаются на эту кучу. Одному достанется, а другой, кто послабже, может и день, и два без еды оставаться. Опять же сырой картошкой или свеклой не наешься. Понос всех одолевает. Отхожих мест нет. Бывало, тут же и оправляться приходилось. Может быть, поэтому и перегоняли так часто с места на место. Боялись, чтобы не загадили все, иначе эпидемия могла запросто начаться.

Вспомнилось Ване, что на новом месте комендант лагеря приказал кухню для пленных наладить. У людей горячая пища появилась. До этого неделями не видели. Удавалось, конечно, иногда небольшой костерок соорудить, горячей водички попить, но растопку не всегда удавалось достать. А тут вроде бы все хорошо, одна беда – с водой плохо. Привозили ее в бочках из небольшого озерка за два или три километра. Там на речке плотина стояла. Однако партизаны или просто местные жители стали постоянно ее разрушать. Немцы охрану из пленных организовали, чтобы не давать плотину ломать. Вместе с десятком других военнопленных попал в охрану и Ваня.

– Почему же вы в лес к партизанам тогда не ушли? – спросил Сергей. – Ведь возможность такая была.

– А я и сам не знаю, – простодушно ответил Ваня. – К этому времени я уже навоевался, мне спокойной жизни хотелось, без стрельбы. Тем более немцы сказали, если кто убежит, других расстреляем. А кому хочется погибнуть ни за что ни про что? Даже друг за другом приглядывать стали. Нас ведь на охрану без конвоя отправляли. Оружия тоже не дали. Да и зачем оно нам? Только хуже будет. Если партизаны придут, убьют сразу. А так – придут, по морде наколотят, холуями немецкими обзовут и уйдут до следующего раза. Им-то мы ведь ничего плохого не сделали. Да и по морде сильно не били и не пинали до смерти, как потом в Магадане, где не только пинали, издевались форменным образом. Полотенце, бывало, наденут на шею и тянут с двух сторон, пока сознание не потеряешь. Но этим все больше блатные забавлялись. А простые мужики на нас вообще внимания не обращали. Особенно те, которые, как и я, плен прошли. Разница только между нами была в том, что тех судили, как и нас, по той же 58-й статье за измену Родине, а нам добавили еще статью за пособничество врагу. При этом срок у всех один – двадцать пять лет лишения свободы. 

Таких, как Иван, на зоне «фашистами» называли. Отправляли на самые позорные по зэковским понятиям работы – чистить уборные, жмуриков, то есть мертвых, закапывать. Ивана ассенизатором определили. С этой профессией он в колонию из тюрьмы пришел. Когда после ареста в камеру привели, смотрящий настоящий допрос устроил. «Фашист? – спросил он. – Тогда тебе место у параши». Питаться вместе со всеми за столом не разрешал.

– Почему? – только и успел спросить Иван.

– Цыц, сука, не скули! – прикрикнул тот, как на собачонку.

Подскочил один из блатных, ударил кулаком в зубы и назидательно произнес:

– Старших надо слушать. Это тебе, падла, не у Маньки под подолом сидеть…

…– Насмотрелся я там больше, чем за все время плена, – продолжил свой рассказ Иван. – Меня из-за запаха не только блатные к себе ближе чем на двадцать метров не подпускали. Даже обычные мужики-заключенные нос от таких, как я, тоже воротили. К раздаче разрешали подходить только тогда, когда другие покушают. Даже пустой баланды порой не доставалось, не говоря о куске хлеба. Так вот и жил. Рыбные кости на помойке возле кухни собирал вместе с другими «фашистами» и ел. Зэков тогда рыбой часто кормили. Во время нереста специальные бригады создавали – рыбу ловить. Костей много выбрасывали. За счет этого, можно сказать, и выжили. Слава Богу, дожили до амнистии. Нет, не той, которая в пятьдесят третьем году была после смерти Сталина, – тогда политическим, к которым я относился, вообще ничего не светило. Я говорю об амнистии, которую через два года объявили, когда культ личности стали разоблачать. Да вы и сами об этом знаете, пять лет всего прошло. Тогда уже разбираться начали, на поселение отправлять, а теперь вот амнистия вышла.

Иван, пока сидел, домой несколько раз писал матери. Одна она у него из родных оставалась. Ответили – «адресат выбыл». Подумал, померла, наверное. Ей в ту пору, когда Ивана в армию забирали, уже больше сорока лет было.

– Когда я в плен попал, – продолжил Иван, – ей наверняка извещение пришло, что пропал без вести. А потом, когда меня из плена, можно сказать, освободили и осудили как изменника, конечно, органы интересовались, кто я и откуда. Значит, и ее вызывали. А в деревне если один знает – вся деревня в курсе дела. Все косточки перемоют. Как ей после этого жить, когда вокруг почти в каждой семье или убит кто-нибудь на фронте, или вернулся калекой? Если жива еще, дай-то Бог, пусть думает, что меня уже нет на свете. Так и ей, и мне легче.

Иван опять замолчал надолго. События, которыми была полна его жизнь последние двадцать лет, не перескажешь и за целый день… 

 – Когда в Магадан попал, не раз жалел, что не погиб на войне, – не пришлось бы после пройти через такие мучения и унижения. Но, видать, так уж Богу было угодно, чтобы потом в жизни все хорошо сложилось. В самые трудные минуты только на Бога надеялся, молитвы ему читал. Крещеный был, но забыл об этом. Видать, через испытания Бог и напомнил мне об этом.

Он на мгновение положил жене на плечо свою лысую голову и уже без прежней отрешенности закончил:

– Спасибо Аннушке, что подобрала, отмыла и отчистила. Теперь в шахте работаю наравне с другими. Никто слова обидного не скажет. Только выпивают здесь люди здорово. А я не увлекаюсь. Боюсь этого. Говорливым становлюсь. Опасаюсь сболтнуть чего лишнего по пьяному делу. Боюсь обратно туда вернуться. Сейчас думаю, что избенку Аннушке надо подремонтировать – отштукатурить и пристрой сделать. Я ведь ни от какой работы не отказываюсь и многое умею. Только в жизни так сложилось, что все больше позорным делом заниматься приходилось.

Закончил Иван свои воспоминания словами:

– Поверь, Сергей, через год здесь все будет по-другому. Сколько мне можно ползать, должен и я когда-то подняться на ноги. Тем сейчас и живу.

Больше мы не встречались.

Герман  Языков.
© 2012 — 2024
Редакция газеты GAZETA-N1.RU
Все права защищены.